Сказка про волшебный Северный огонь

Давным-давно, когда людей было мало, а места хватало всем, далеко на севере жило племя. Люди того племени кочевали по тундре, оленей разводили да охотой промышляли. А чтоб скучно не было, всякое дело у них сопровождалось песней, а каждый совет или праздник начинался и заканчивался танцами.

Лучше всех в тундре плясала юная красавица Илне. Говорили, будто сами духи-хранители земли учили ее мягкой лисьей поступи да гибкости весенних трав, ветра одарили быстротой движений, а Бог Огня вложил в душу Илне неугасимый уголек своего костра. Однако ж какие танцы без музыки, в тишине? Смотрел на пляску Илне юноша Майма, смотрел, да и стал подпевать. То холодной вьюгой взвоет, то снегом под лапами грузного медведя захрустит, а то птахой весенней свистеть придумает. Звуки сливались в мелодию, мелодия переплеталась с движениями красавицы Илне, а вместе они наполняли сердца людей радостью, придавали сил пережить долгие суровые зимы. Недаром носили Илне и Майма свои имена – «жизнь» да «радость».

И пришло время, когда к Илне стали свататься женихи со всей тундры. Только никто из них красавице не глянулся, совсем другого ждала она. Случилось так, что приехал в стойбище попытать своего счастья богатый да знатный Тидко. Правда, славился он больше не тучными стадами оленей, а своей жадностью да завистью ко всякому чужому добру. А еще шла молва, будто Тидко был из рода злобных черных духов, которые среди людей живут и всякую смуту в мир вносят. И красавица Илне ему понадобилась не от великой любви, а чтоб плясала она лишь в его чуме и никому другому не показывалась. Услышала это Илне и только посмеялась над жадным Тидко. Дескать, как не усидит ветер в кувшине, не удержишь долго дикую лисицу на привязи, так и меня под десятком оленьих шкур не спрячешь.

Рассердился Тидко, не привык он, чтоб ему отказывали да насмешки чинили. Глянул недобро, пожелал насмешнице и всему ее племени в вечной тьме пропасть, да и убрался прочь из стойбища. Илне только плечами пожала. Но так уж в мире устроено, что слово недоброе быстро исполняется. Как Тидко сказал, так и сталось. Вслед за нартами завистника укатилось из тундры ясное солнышко. Темно стало, хоть глаз выколи!

Испугались люди, на большой совет собрались. Все пришли, от мала до стара. Одной Илне нет как нет. Отправили гонца к ней в чум, только там ее и след простыл: очаг холоден, шкуры порваны, а сквозь дыры будто бы кончик лисьего хвоста мелькнул. А может, и почудилось? Поди в такой темноте под одними редкими звездочками разгляди! Так и вернулся гонец к племени с недоброй вестью – пропала Илне.

Опечалились люди. Впервые проходил их совет без песен и плясок, без радости встреч и шумного пира. И что теперь делать? Без солнца весна не придет, травы не взойдут, олени отощают, всякое зверье плодиться перестанет. Совсем пропадем! Думали-думали, ничего не придумали. И решили люди спросить совета у мудрого старца Вэсако, что живет в самом сердце тундры, пасет всего двух оленей, никуда не ездит, зато с духами говорит, а от того все на свете знает. Путь к нему неблизкий, а по этакой темноте идти, небось, и того дольше. А идти придется пешком, оленей по ночи гонять толку мало. Тут поднялся юноша Майма и говорит:

– Я пойду к старому Вэсако! Пусть он не только подскажет, как нам солнце на небо вернуть, но и про Илне у своих духов спросит. Чует сердце, беда с ней приключилась.

На том и порешили. Прямо с совета отправился Майма к самому сердцу тундры. Тихо шел, зверье зря не тревожил, веток без надобности не ломал, следов на снегу и то почти не оставлял. Только ночь слушал да в кромешную тьму вглядывался: как бы с пути не сбиться. И все-то ему чудилось, будто следит за ним кто-то. По пятам идет, издалека смотрит, а близко подойти боится. Тогда остановился Майма на свой первый привал, достал из походной сумы ломоть вяленого мяса, солью его посыпал, положил на самое видное место и затаился неподалеку. А ждать долго и не пришлось! Вышла на его угощение лисица. Осторожно подкралась к куску мяса, цапнула – и ну бежать, будто за ней все охотники племени гнались!

Майма встал, отряхнулся и дальше пошел. Много ли прошагал, мало ли, а только знал теперь точно, что дикий зверь не отстал. Повсюду чуял он на себе пристальный лисий взгляд.

И снова устроил Майма привал. На этот раз костер развел, по одну сторону сам сел, по другую – угощение для зверя положил. Дескать, я тебе нынче не охотник за богатым лисьим мехом, а раз уж нам по дороге, так и нечего прятаться. Айда вместе! И лиса то ли мясо учуяла и позволила голоду взять верх над осторожностью, а то ли поняла, что Майма не враг ей. Вышла к костру, села напротив юноши и принялась жадно уплетать угощение. А Майма так и не донес свой кусок до рта: залюбовался. Уж сколько всякого зверья он видел-перевидел, а такой красоты не встречал! В свете костра рыжий лисий мех переливался, играл колдовскими искорками и точно светился сам по себе. Наевшись, лиса все же решилась подойти к человеку и легла рядом, вытянув морду ему на колени. Совсем опешил Майма: где ж это видано, чтоб дикие звери себя так вели?! Так и спать легли бок о бок. И всю дорогу вместе прошагали, в пургу под сугробом друг друга согревали, а как закончились припасы, лисица помогала человеку добывать мелкую дичь для пропитания.

Наконец добрались Майма с лисицей до заветной цели. Вправду говорили, стоял чум старого Вэсако точно посередине снежного простора. На сто верст вокруг – ни зверя, ни птицы, ни человека. Только разносится из чума размеренное бум-бум-бум. Это Вэсако бил в свой волшебный бубен-пензер. Верно, с духами разговаривал.

Подошел Майма поближе, потоптался у входа, соображая, как же получше сообщить о себе хозяину. А хозяин уже и сам пензер отложил и гостя встречает. Вошел Майма, сел у очага, куда старик указал. Вэсако протянул ему горячего отвара, дождался, пока гость согреется и только потом говорить начал:

– Что ж ты, Майма, спутницу свою за порогом бросил? Сам ко мне за суженой шел, а сам ее к очагу погреться не зовешь.

Озадачился тут Майма, неужто старик совсем умом тронулся? Что это он лисицу дикую ему в жены пророчит? А Вэсако тем временем снова до входа доковылял, помахал кому-то рукой, побурчал что-то недовольно и впустил в чум рыжую мохнатую гостью. Лиса вошла робко, опасливо озираясь по сторонам, и пристроилась у огня поближе к Майме.

– Ээээ, глупый Майма, дальше снега под ногами и не видишь ничего! – проворчал Вэсако, бросил что-то в очаг, взвился огонь, заплясало веселое пламя. И тут увидел Майма не бесформенные языки, не облако искр. Плясала в очаге женская фигура. И так была она похожа на Илне, что юноша едва в огонь не шагнул, чтоб коснуться любимой. Вовремя лиса его за полы одежды поймала.

Тем временем пляшущая Илне сменилась в очаге злобным лицом Тидко, закатным шариком солнца, рыжей лисичкой, что тайком ускользнула из чума Илне. Показал огонь и самого Майму, и как они с мохнатой попутчицей до Вэсако добирались. Тут-то и дошло до Маймы, кто с ним всю дорогу одолел! Обнял он лисицу Илне, прижал к себе, много ласковых слов ей сказал. Илне только жмурилась от удовольствия, бегали по шерстке веселые нарядные огоньки. Едва про старого Вэсако не забыли, да он сам о себе напомнил:

– Эээ, глупые дети, – проворчал старик. – Обнимаются, будто с первого снега не виделись, а про большую беду забыли?! Кто солнце людям возвращать будет?

Стыдно стало Майме и Илне. Могли бы лисы краснеть, небось, до кончика хвоста бы алая ходила.

– Хех, – покачал головой Вэсако. – Пока я вас ждал, все в пензер бил, все у духов выспрашивал, как подлого Тидко одолеть. И дали мне духи такой совет. Надо найти то, на что у Тидко солнце выменять можно. Да только обмен должен быть равноценный!

– Что же это может быть? – задумался Майма. – Ну посулим мы ему собольих шкур да доброго оленя от каждого хозяина. Так Тидко, поди, такое без надобности? Что же может сравниться с солнцем?

– Свет только на свет сменять можно, – сказал Вэсако.

Пока мужчины молчали, размышляя, встряхнулась лисица Илне, потянулась, тявкнула звонко, чтоб внимание на себя обратить. Смотрят на нее Майма и Вэсако и глаз отвести не могут. Согретая огнем лиса точно весь свет от очага на себе собрала. Как ни повернется, шкурка огнем горит, как ни подпрыгнет, с шерсти искры озорные по всему чуму рассыпаются! Майма уж испугался, не велит ли старый Вэсако и в самом деле Илне жадному Тидко отдать?

А лисица тем временем выскользнула в темноту, наружу, и мужчин за собой поманила. И стала Илне по сугробам бегать, хвостом заметать, да так причудливо изворачиваться, что и словами не опишешь.

– Что она делает? – спросил удивленный Майма у старика.

– Эээ, разве не видишь? – засмеялся Вэсако. – Она танцует!

– Танцу-у-ет… – тут уж и Майма следом за суженой выбежал на снежный простор и завел свою новую песню про то, как украл жадный дух солнце у людей, как превратил красавицу Илне в лисицу, про весь их долгий и трудный путь к мудрому старику. Поет Майма, а пушистая плясунья все вертится, все скачет по снегам, разбрасывая яркие искры. И так увлеклась Илне своим танцем и песней Маймы, что подпрыгнула под самое небо! Огоньки, что переливались на ее лисьем мехе, вспыхнули ярче прежнего, раскрасили все поднебесье разноцветными всполохами. Светло и радостно стало в тундре. И все, кто видел чудесные огни в небесах, воспряли духом.

Кончилась песня Маймы, устала Илне, спустилась обратно на землю. А старый Вэсако только на месте ногою притопывал, смеялся да хлопал в ладоши! Ай, умница, Илне! Ай, молодец! Ишь, чего придумала! Разноцветный волшебный огонь с небес – достойная мена. Не упустит Тидко возможности завладеть этакой диковинкой. Тут уж пусть люди сами не оплошают, да солнце обратно сторгуют.

На том и порешили. Вернулся Майма с лисицею обратно. И снова люди со всей тундры на совет собрались, послушать, какой совет Вэсако дал. Все им Майма рассказал, как было. А чтобы люди не подумали, что юноша сказки рассказывает да небылицы сплетает, вышел Майма в снежное поле и снова песню завел. Забралась на сугробы огненная лисица Илне и снова принялась вертеться да подпрыгивать, поднимаясь все выше и выше в небо. Снова озарилась вся округа разноцветными искрами. Танцевала Илне, тянулся за ней волшебный свет, наполнялись сердца людей радостью.

И решил народ, что такое событие надо достойно отметить. Впервые с тех пор, как Тидко солнце украл, захотелось им веселиться и пировать. Отступила тьма, пусть и на время, а ушли тревоги. Только красота да радость разливались по всей тундре. И даже когда Илне устала и спустилась на землю, чтобы тоже полакомиться праздничным угощением, небеса еще долго полыхали ее волшебным огнем.

Увидел это и Тидко. Долго метался вокруг своего чума, выл от жадности: никак ему было не снести того, что люди добрые даже в кромешной тьме нашли себе утешение и повод для праздника. Он-то сам даже солнышку в сундуках не рад был! То оно слепило, то обжигало. Вот если бы удалось добыть этот новый разноцветный свет! Тогда бы Тидко точно прослыл самым богатым и знатным во всех мирах. Снарядил жадный дух целый обоз да и поехал к людям отбирать это сияющее диво.

А люди уже ждут-не дождутся, когда Тидко к ним пожалует. Только остановились его нарты у самого большого чума, где пир шел, так все племя его окружило и давай торговаться! Забирай, говорят, наш Северный огонь, а нам взамен солнце верни! И красавицу Илне обратно человеком сделай. У нас тут Майма холостой ходит, а как свадьбу без солнышка играть?!

Так закружили, так заговорили Тидко, что тот и сам не понял, как согласился на обмен. Одним взмахом руки собрал весь огонь с небес, распихал по сундукам и скорее в свои владения умчался. Только скрылся он из виду, как порозовел горизонт, точно невеста на свадьбе. Первые лучи освобожденного солнца коснулись рыжей лисьей шерстки, и превратилась Илне снова в девушку. Да, кажется, краше прежнего стала. Обнял ее Майма, пообещал до конца дней своих никуда одну не отпускать. И, как говорят люди, слово свое сдержал.

Солнце не сразу на небо поднялось. Оно взбиралось медленно, давая людям возможность налюбоваться собой, каждый лучик впитать, каждым отблеском согреться. Постепенно расцветала тундра, оживало и плодилось всякое зверье. Хорошо жилось людям при солнышке. Уж и думать они забыли о том, по чьей милости в кромешной тьме горевали. Да только он о них не забыл. Открыл однажды Тидко свои сундуки, в которые волшебный огонь запер, а там – пусто! Будто и не было ничего. Как так? Ведь он же сам этот огонь видел, сам сундуки проверял, все было без обмана. Кинулся за советом к собратьям своим, черным духам, а те только посмеялись. Дескать, как дикую лису долго на привязи не удержишь, так и волшебный огонь в сундук навеки не запрешь. Сбежала твоя лисица, и огонь весь вышел.

Разозлился Тидко на людей. Ух, не спустит он им такого позора! Поехал обратно солнце забирать. А люди уже и горевать не стали. Как только опустилась тьма на тундру, обернулась Илке вновь рыжей лисицей. Завел Майма для своей жены новую песню. Вертится Илке по небу, метет пушистым хвостом, рассыпает искры. То-то радостно, то-то красиво! И совсем-совсем не страшно. Научились люди, налюбовавшись лисьими танцами, отдыхать от дел, что успели переделать, пока солнышко на небе сияло. Поставили тьму себе на пользу, насочиняли новых песен да сказок, чтобы было с чем коротать время с внуками у очага.

А Тидко в своем чуме опять рычит да воет: жарко ему, больно на краденое солнце смотреть. Даже через сундуки светит оно так, что темному духу невмоготу становится. Он бы и рад возвратить, да жадность не позволяет так просто добычу отдавать. И вновь приехал он к людям, чтобы требовать обмена. А те опять рады! Забирай, говорят, сияние с Северных небес, насмотрелись мы на него, по солнышку соскучились.

Так с тех пор и повелось: как только заканчивается в сундуках Тидко волшебный Северный огонь, как начинают над ним потешаться да подшучивать даже свои собратья, злые духи, так ворует он у людей ясное солнышко. Все надеется досадить им, побольнее обидеть да тьмой запугать. Глупый, глупый и жадный Тидко! Никак ему не понять, что люди, может, и погорюют капельку, а потом ко всему притерпятся, везде для себя пользу сыщут, новые песни да легенды сложат. Потому что есть среди людей те, у кого в сердце волшебный разноцветный огонь горит, который не обжигает, а только радость и надежду дарит. Много таких людей по земле расплодилось от Маймы и Илке. Есть они и по сей день. И чем кромешней тьма за порогом, тем ярче их видно.

Ольга РЕБКО